А что до маразма, так в прежней моей профессии его было гораздо больше.
Мещеряков снова помянул черта и растерянно замолчал, с интересом разглядывая Забродова. Ничего не скажешь, Илларион во все времена умел удивлять, но это уже не лезло ни в какие ворота. «И ведь сказать ему нечего, — подумал полковник, глядя в непроницаемо-спокойное, как у Будды, лицо своего друга, которого он никогда не мог понять до конца. — Потому что по большому счету он прав. Интересы государства — штука скользкая, а Илларион всегда любил, чтобы под ногами была прочная опора.»
— Ну, куда ты лезешь? — сказал он вслух. — Ты же старый!
Забродов только ухмыльнулся в своей всегдашней манере, способной добела раскалить айсберг и заставить черепаху в ярости метаться по потолку.
— Ну и черт с тобой, — сказал Мещеряков. — Чем бы дитя ни тешилось… Я, собственно, только хотел сказать, чтобы ты не пытался, гм… расследовать.
Не надо.
— А почему, собственно? — спросил Забродов и взял из полковничьей пачки еще одну сигарету. — Я вижу, ты что-то знаешь. Бог тебе судья, Андрей, но если я узнаю, что ты как-то причастен…
Мещеряков побледнел. Это выглядело довольно страшно: его лицо сделалось грязновато-белым, как больничная простыня. Мгновенно произошла перемена словно кто-то переключил телевизор на черно-белое изображение.
— Вот дьявол, — растерянно пробормотал Илларион. — Андрей! Андрюха, слышишь? Ну, прости дурака.
Сморозил. Мне действительно жаль. Ну, ты же знаешь, это все мой язык. Черт… Да прекрати же ты истерику, что за бабские штучки!
— Не ори, — процедил Мещеряков. Краски постепенно возвращались на его лицо, на нем даже проступил странноватый, пятнами, румянец. С-с-скотина… Дать бы тебе в рыло.
— Ну и дай, — разрешил Илларион. — Нет, я правда не против. Все равно я вряд ли что-то почувствую. Как отмерзло что-то внутри после той ночи, ей-богу.
Шаркая подошвами, к столику подошел официант, неся фужер с водкой и заказанную Илларионом чашку кофе. Поставив заказ на стол, он утвердился рядом в позе терпеливого ожидания. Забродов удивленно поднял на него глаза, криво усмехнулся и бросил на стол мятую купюру.
— Сдачи не надо, — сказал он. — Передай своему дрессировщику, что нормальные люди водку из фужеров не пьют.
— Какому дрессировщику? — спросил официант.
— Тому, который дрессирует тебя и других тюленей, — ответил Забродов. — Ступай, болезный, да не споткнись по дороге.
Мещеряков тем временем в три огромных глотка осушил фужер, шумно потянул носом и запил водку чуть теплым кофе из Илларионовой чашки.
— Гм, — сказал Забродов.
— Не переживай, — утешил его Мещеряков. Голос его звучал немного сдавленно, зато лицо уже приобрело нормальную окраску. — Все равно это был не кофе, а навозная жижа. Я даже не думал, что в Москве еще сохранились подобные местечки.
— Извини, — еще раз сказал Забродов.
— Ладно, проехали, — полковник махнул рукой.
На часы он больше не смотрел. — Только скажи мне: что ты имел в виду, когда намекал на мою причастность к этим взрывам?
— Я верю, что лично ты здесь не при чем, — быстро ответил Илларион.
— Веришь? Вера, брат, это такое дело… Но тем более. Значит, я чистенький…
— Лично ты, — вставил Илларион. — Ну, не знаю… может быть, и все наше управление. Все-таки мы — внешняя разведка, а внутренние дела проходят по другому ведомству… Гексаген, Андрей. Дома взрывали гексагеном, а его не приготовишь в домашних условиях и не купишь на колхозном рынке. Это тебе не тротил.
— Н-да, — сказал Мещеряков. — Буквально то же самое я на днях слышал по телевизору.
— Телевизор не смотрю, — отрезал Илларион, — но уверен, что это сообщение прошло не более одного раза.
Так? Уверен, что так. Можешь проверить.
— Уже проверял, — неохотно признался Мещеряков. — Так оно и есть.
— А откуда им позвонили, ты не узнал? Впрочем, можешь не пытаться все равно не скажут. И потом, я все-таки не хочу верить, что доблестная ФСБ решила таким образом подогреть патриотизм. В общем, можешь не беспокоиться, ничего расследовать я не собираюсь.
— Вот и слава богу, — сказал Мещеряков. — Не лезь в эту мясорубку. Честно говоря, я тебе даже немного завидую. Ты все-таки большой хитрец, Илларион.
Умудрился пролезть в святые, когда все остальные по уши в дерьме. В общем, занимайся своим делом и ни во что не встревай, а то еще пристрелят ненароком.
— Знаю, — Илларион скривился. — «Вихрь», «Антитеррор». Массовое выселение из Москвы брюнетов в кепках.
— Тес! Ни слова про кепки! — предостерег Мещеряков, приложив указательный палец к губам и страшно выпучив глаза.
Илларион вгляделся в эти глаза и с удивлением понял, что полковник пьян.
— Ну, Юрия Михайловича брюнетом не назовешь, — сказал он. — А ведь ты готов, Андрей. Как это я не заметил, что ты еще раньше набрался?
Полковник тяжело помотал головой.
— Ничего я не набрался, — сказал он. — Просто не сплю четвертые сутки, а годы уже не те. Помнишь, как раньше?.. Неделями… месяцами, черт подери!..
— Годами, — сказал Илларион. — Не смыкая глаз и не слезая с седла. Пойдем, провожу тебя до машины, а то шофер не узнает.
На следующий день после похорон Антонины Андреевны Снеговой старший оперуполномоченный капитан Нагаев вышел из дверей отделения и закурил, невольно ежась под порывами сырого холодного ветра, дувшего вдоль улицы и заставлявшего поверхность грязных луж талой воды собираться похожими на стиральную доску морщинами.